Образ массового человека в зеркале русской культуры В конце 2001 года на германских гастрольных маршрутах появилась московская эстрадная звезда — Михаил Евдокимов. Аудитория его была не просто русскоязычная, что естественно для выступающего за рубежом актера разговорного жанра, а скорее, как здесь говорят, «аусзидлерская», то есть состоящая из российских немцев. Присадистые тетки в нарядных кофтах, крепкие коротко стриженные парни в черных костюмах, мужики с раздавленными работой руками заполнили берлинский зал «Урания». Озирая его ряды, я подумал, что именно эти недавние обитатели Поволжья, Сибири, Казахстана и представляют в современной мультикультурной, многоликой Германии провинциальную Россию, ее сельскую глубинку.  Пошли ли бы они так же охотно на Жванецкого, Хазанова, Клару Новикову? Не уверен.
Помню, как точно так же я посмотрел в зал на гастрольном спектакле тель-авивского театра «Гешер», представлявшего пьесу по мотивам бабелевских «Одесских рассказов». Из зала на сцену смотрели бабелевские герои, живые, с еврейско-южнорусскими ухватками, раздобревшие и, как правило, преуспевшие в германской жизни. Что ж, каждому спектаклю — своя аудитория. Ну, а уж Евдокимову с его массивным, обрамленным бородой лицом, на котором поблескивают узкие, умные глаза, с его статью и повадками корневого русского человека, подчеркнутыми сценическим костюмом — рубаха навыпуск, брюки, заправленные в невысокие сапоги, уж Евдокимову с его монологами и песнями, названия которых говорят сами за себя — «Земляки», «Иван», «Баня», «Истопник Григорьич»,— ему ли не быть любимцем этой глубинной российской толщи, из недр которой он вынырнул и куда возвращает свои короткие рассказы, словно препарирующие сатирическим ножом эту жизнь? Герой одного монолога, некогда принесшего Евдокимову всероссийскую славу, грузчик сельского рабкоопа, возвращаясь из бани, попадает в драку и загоняет всех дерущихся в реку, размахивая выломанной у самого корня березкой. Герой другого рассказа, опившись квасом, выходит ночью во двор и видит, что собака грызет человеческую челюсть, как потом оказывается, вставную челюсть его жены. В третьем монологе старик берет свою старуху на утиную охоту, и они переворачиваются в лодке… Анекдоты, простейшие житейские происшествия. Освещенные фонарем евдокимовского вымысла, расцвеченные блестками актерской фантазии, они дают панораму сельской жизни с ее семейными радостями и конфликтами, пьянками, ссорами, тяжким трудом, корявым бытом. Евдокимовские герои — лукавые алкаши, простодушные лицемеры, упорные «чудики» бунтуют, врут, смеются, выражая многообразие народного характера, извивы души рядового российского человека. Анекдот в его творчестве иногда поднимается до уровня глубокого обобщения. Когда герой одного монолога, вступая у себя на огороде в борьбу с хреном, поливает его кислотой, роет глубокие траншеи, заливает землю бетоном, а хрен все равно пробивается наружу, сквозь юмор ситуации проступает трагическая мысль о безумии жизни, тщете усилий. Ну, а разве в основе рассказов Зощенко, Шукшина, песен Высоцкого лежит не анекдот? Ставя Михаила Евдокимова в ряд с этими именами, я обращаюсь к сложной и противоречивой проблеме отображения образа рядового русского человека в отечественной культуре, проблеме, требующей достаточно широкого пространства размышлений. |
evdokimov.alt.ru
